Лесной фронт. Задача - выжить - Страница 40

Кстати, об одежде. Пока я философствовал, в голову пришло, что с теми лохмотьями, в которые я одет, надо что-то делать. Желательно выбросить и найти что-то другое. Тут я вспомнил, что среди взятых в недавнем выходе трофеев была и немецкая форма. Только позволят ли мне ее надеть? Еще ведь только начало войны, отряд партизанствует очень недолго, а до зимних холодов далеко. Так что мудрая мысль одного из бойцов отряда Ковпака, запомнившаяся мне из мемуаров, — 'встать на довольствие к Гитлеру', еще долго не придет в голову нашему командиру. Это потом, когда наступят холода, если конечно отряд доживет до этого времени, оставшись на полном самообеспечении, бойцы начнут спокойно носить захваченную в бою униформу противника.

Но, в любом случае, надо что-то решать. Ходить в грязной дырявой гимнастерке, которую уже вряд ли возможно привести в божеский вид, больше не хотелось. Поразмыслив, я решил переложить эту проблему на плечи начальства. К капитану было идти боязно — неизвестно как отреагирует, поэтому я решил поговорить с Митрофанычем. Он — вояка бывалый и должен понять.

Митрофаныча я нашел у командирского шалаша. Тот сидел на бревне и, затягиваясь самокруткой, блаженно грелся на солнышке. Я подошел и остановился, не зная как начать разговор. Понаблюдав за мной с полминуты, Митрофаныч подвинулся немного в сторону и приглашающе похлопал по бревну:

— Ну говори, чего надо? Мнешься как девка…

— Митрофаныч, — я присел рядом и тоже достал сигарету. — Тут такое дело. С одеждой надо что-то решать.

— А чего с ней решать? — удивился старик.

— Ну, ходить в этом, — я указал на самую большую дыру в своей гимнастерке. — уже сил нет. Переодеться бы…

— А я тут причем? — зашел я видимо слишком издалека и Митрофаныч пока не мог понять к чему я веду.

— Запасной одежды у нас в отряде нет?

— Откуда? У нас там токо оружие, да патроны. А довольствия нам здесь, в лесу, окромя немца никто не дает.

— Так и я о том. — теперь плавно переводим разговор в нужное русло. — Эти лохмотья уже выбросить давно надо, а другой нашей одежды нет. Зато я с немца тогда, когда колонну расстреляли, снял штаны и куртку…

— А, вот ты к чему! — наконец-то понял мою мысль Митрофаныч. — Ну, а я-то тут причем?

— Так одежда та — вражеская! Вот, узнать решил как отреагируют если я в ней ходить буду? Митрофаныч задумался. Он успел сделать четыре неторопливых затяжки — специально считал! — пока не продолжил разговор.

— С одного боку, — медленно проговорил он, — во вражеской форме нехорошо ходить…

Он снова замолчал, но через некоторое время, окинув меня взглядом, продолжил:

— А с другого, ходил бы солдат моего взвода в таком дранье в германскую войну — в рыло ему засветил бы, так шоб все зубы врозь!

Вдруг полог шалаша откинулся и вышел капитан. Я сразу же вскочил, а Митрофаныч только снова затянулся.

— Сидите! — сказал капитан и, дождавшись пока я снова присяду, тоже устроился на бревне. — Я тут слышал ваш разговор. Прав Митрофаныч, ходить во вражеской форме — не дело. И в том, что боец не должен ходить в таком виде как ты, Найденов, тоже прав.

Я снова вспомнил фразу из книги, о том, что б встать на довольствие у Гитлера. Дождавшись когда капитан закончит мысль тут же ее и ввернул:

— Товарищ капитан, вот фашисты нас в лес загнали. Рано или поздно все равно проблему решать надо — у нас же форма изнашивается, а немецкую одежду не берем. Снабжения у нас нет никакого — оружие и патроны у врага добываем. Так пусть и по одежде нас фашисты на довольствие ставят!

— На довольствие, говоришь? — после некоторого раздумья капитан усмехнулся. — А что, дело говоришь! Сегодня вечером приказом объявлю — собирать у немцев вместе с остальными трофеями и обмундирование.

Я, удовлетворенно улыбаясь, затушил сигарету.

— Только ты, Найденов, если немецкую форму одевать будешь, погоны, петлицы и остальное — спори.

Старшина появился где-то через двадцать минут после моего разговора с Митрофанычем и капитаном. Вымытый, он прямо лучился удовольствием и даже, подходя к полянке с нашим складом взрывчатых веществ, что-то насвистывал. Я как раз сидел, привалившись к дереву, и пытался отпороть немецким штык-ножом орла с трофейной куртки. С петлицами и погонами я справился легко, а вот аккуратно разрезать толстым лезвием мелкие стежки, которым был пришит орел — не получалось.

— Обновку в порядок привожу. — пояснил я в ответ на удивленный взгляд старшины. — А то на гимнастерке уже дыр больше чем ткани.

Старшина просто кивнул и пошел к лежащим на земле минам.

— Как закончишь, берись тол выковыривать. — только и сказал он, с усилием поднимая тяжелую 120-миллиметровку.

Орел наконец-то поддался. Я покрутил вражескую нашивку в руках, размышляя о том, что в будущем за нее можно было бы выручить неплохие деньги. Но, придя к выводу, что здесь она просто мусор, причем — опасный мусор, выбросил 'курицу' в кусты.

— Там в караульный пацанов каких-то привел. — произнес старшина после того как я тоже взял себе мину и принялся долбить штыком тол.

— Что за пацаны? — разговор несколько отвлекал от монотонности работы.

— Местные какие-то. Слышал, Митрофаныч говорил, что в партизаны хотят.

— Так прямо и в партизаны? — усмехнулся я. — А лет им сколько?

— Малые еще. Одному вроде лет пятнадцать, а второй — и того младше. — и, сделав небольшую паузу, добавил. — Говорят, из дому сбежали фашистов бить.

Мне сразу вспомнились книги, которые я горящими глазами читал в детстве. Те самые рассказы о пионерах-героях. Валя Котик, Марат Казей, Зоя Космодемьянская… Дети, которые взяли в руки оружие и пошли воевать за свою Родину. Как я мечтал тогда быть хоть каплю похожим на них, не обращая внимания на то, что героями большинство из этих детей стали посмертно. А потом развалилась пионерская организация, перестали звучать имена малолетних воинов на пионерских линейках и собраниях, припали пылью забытые книги в, таких же забытых, библиотеках… И постепенно те ценности, которые были превыше всего во время моего детства, сменились другими, зачастую — абсолютно противоположными. И герои, в том числе и эти дети, погибшие за свою страну, забылись.